Цветные воспоминания в темноте.
Она сидела в
темноте. Нет, не в полной темноте, как
говорят обычно. А просто – в темноте, которая постепенно становилась все
светлее.
Когда
отключили электричество, у неё была тысяча дел и сотни планов, а сейчас ничего
не осталось.
Глаза
постепенно привыкали, и она начинала различать предметы своей комнаты:
кровать-диван, на которой как немые улики беспокойного дневного сна лежала
подушка и плед; проступали очертания низкого, заваленного вещами столика и стеллажа во всю стену с
беспорядочно нагроможденными в нем книгами, тетрадками, листочками, папками и
другими мелкими деталями интерьера. Такими как набор бокалов, но почему-то из
четырех штук; коробка с кофейным сервизом на 6 персон, которым она никогда не
воспользуется, так как если и пьет кофе, то слабый и из больших кружек; карты;
духи; отвертка с гвоздями; мягкие игрушки; пара кое-как поставленных на книги,
давно нарисованных, но так и не повешенных на стену картин и многое
другое.
Обидно то,
что многие из этих книг она не читала и вряд ли уже прочтет. Ей захотелось
сейчас взять хотя бы одну из них, наугад, и почитать. Но у неё не было даже свечи, а электричество ещё не
предвиделось.
Она подумала,
что сегодня свет уже не дадут. Вернее, нет, - сегодня-то как раз и дадут,
потому что полз уже второй час, но это будет не скоро.
И самым
лучшим вариантом сейчас было бы лечь
спать.
Она хотела
спать с утра, но запрещала себе, потому что знала – если заснет, то весь день
будет сонной. Но как не старалась, не смогла днем на немного не прилечь,
потратив ценный час на сон и ещё полчаса на прогулку под моросящем колким
дождем по грязным лужам у дома, чтобы прийти в себя.
Вот, сейчас
можно лечь спать, но, как назло, ей совершенно уже расхотелось.
Она сидела и
планировала, что завтра пойдет и обязательно купит свечи. Ведь так хорошо
сидеть в темноте при свечах.
Сырой дождь
давно прекратился, но от этого погода не стала менее гадкой и идти на улицу ей
не хотелось, тем более месяц на небе был каким-то ущербным, не правильным.
Вспомнилась
вчерашняя ночь, такая же одинокая и
пустая… Но слишком часто она стала сидеть до рассвета на подоконнике все силы
направив на то, что бы не заплакать или завыть…
Она решила
достать старый, но самый любимый альбом фотографий. Нет, свет и не думал включаться,
просто она знала снимки наизусть и по серому свету из окна она безошибочно
догадывалась, что на них изображено.
А там была
Карелия…
Вот, на этой
фотографии она там в первый раз. С мамой. Совсем ещё маленькая. Стоит у края
пенистого желтого водопада и улыбается. Она до сих пор помнит, как мама
разрешила снять туфельки и её ножка осторожно коснулась горячего камня
громадного, чуть шершавого, карельского валуна. В расщелинах собралась теплая
вода, но наступать в эти лужицы было нельзя – дно у них илистое, скользкое.
Сразу поскользнешься и упадешь. А сзади шум бежевой воды летящей вниз с пеной
на конце цвета напитка крем-брюле.
На второй
фотографии она тогда же, и тоже с мамой, переплывает на синей, облупившейся
лодочке Беломорский канал. И моросит дождь, такой же как сегодня с утра, и они
сидят на мокрой деревянной перекладине в серых дождевиках, и канал такой же
стальной, только темнее. А на том
берегу, теперь она уже заранее знает, пасутся лошадки. Первые лошадки в её
жизни.
Больше с той
поездки снимков нет, и она уже ничего не помнит. Если бы не было этих
фотографий, то она и это бы уже забыла…
Дальше был
палаточный лагерь на берегу реки Выг.
Сам лагерь
она сегодня вспоминать не хотела. Сегодня её привлекала только Карелия, и она
медленно нашла ту фотографию, где она сидит одна на берегу реки. Вначале река
теснится среди беспорядочно набросанных камней, так, что можно даже перейти,
аккуратно перепрыгивая с одного гладкого камня на камень на другой берег. А
дальше Выг поворачивает и уже не бежит, а неспешно течет среди огромных пологих
каменных плит, с которых они спускались купаться в ещё студеную воду. Она
вспомнила, как первый раз поплыла на другой берег, а ведь она почти не умела
тогда плавать. Как с неимоверными усилиями она заставляла себя грести ещё и
ещё, пытаясь как можно ровнее переводить дыхание, чтобы не глотать пусть и
вкусную, но все же речную воду. А главное было её не вдыхать, чтобы не
закашляться и не начать опять тонуть, потому, что она знала, что сил выплыть,
тогда не останется. Она доплыла. И потом плавала часто.
Вот несколько
фотографий петроглифов, но об этом вспоминать бессмысленно, это надо видеть.
А на этом
снимке, она сидит на красивом карельском мху, таком мягком, и таком… Она не
знала каком, но была уверена, что он ей необходим, этот разноцветный именно
карельский мох из которого поднимаются тонюсенькие карельские березки. Может
быть, точно такой мох есть где-то ещё, но ей кажется, что она сразу поймет, что
он другой, что он не тот…
А ещё в ту
поездку было много черники. Так, что проводишь рукой по кусту, выпуская между
пальчиков листья, а ягод остается целая ладонь. Сколько раз ещё ездила, а такого
больше ни разу не видела. Наверно, на всю жизнь наелась этой темной
сине-фиолетовой ягоды, покрытой белесым пленкой-налетом; до сих пор вкус
помнит. Черника – любимая её ягода.
Потом был Соловецкий монастырь. Ей тогда уже было одиннадцать. Соловки
сейчас вспоминались равнодушно, и она со спокойным сердцем перевернула
несколько снимков: фотографии со знаменитой стеной из больших, ровно
подогнанных на особом, старинного рецепта, цементе, валунов, сбор всей группы
на фоне отреставрированной церкви и ещё несколько. Почему-то вдруг в памяти
всплыли слова экскурсовода, рассказывавшего тогда про заключенных, как они
переливали воду из одной лунки в другую… Наверно, от этого веет тем же, чем и
от всей её жизни. Пустотой. Бессмысленностью.
Ещё она вспомнила, как они тогда спали. Всегда, приезжая в Карелию, она жила в палатках, а на
Соловках им отвели старое помещение
прямо на территории монастыря, и они лежали в спальниках на дощатом полу,
смотря сквозь не застекленные, неровные из-за покрошившегося красного кирпича, окна в звездное небо. Здесь
и звезды другие. Свои – карельские.
Она нашла фотографию, которая должна быть в самом начале этой поездки,
но оказалась вставленной почти в конец. На ней остановившееся мгновение, как
она стоит на носу катера, в старом коричневом свитере, вся мокрая, улыбается, и
из-за всех сил цепляется синими пальцами с белыми костяшками в холодные
борта. И вот, она уже как в кино видит,
как выбралась на нос, пробежав опасные три метра без опоры для рук и вцепилась
в железные поручни, а катер ритмично кидало на штормовые серые волны, которые
окатывали её снова и снова, а она будто летела сквозь брызги, врезаясь грудью в
ветер, летела… Целых полтора часа – летела… А потом оставшийся час дрожала в
каюте, и ей было очень плохо и холодно, но она не заболела. В Карелии она
никогда не болела.
Вот ещё снимок, где она стоит по пояс в Белом море и терпит. Нет, не
холод, хотя это было в самом начале июня, а терпит, что стоит она по колено в
склизких вязких водорослях, но так хочется сфотографироваться и вот она стоит и
терпит. А после щелчка фотоаппарата окунается и плывет далеко-далеко, чтобы
берег стал полосочкой (тогда она уже хорошо плавала), чтобы отсрочить
возвращение по мягкой, бархатистой гуще.
Она была на многих южных морях, но так и не наша там воды. Для неё до
сих пор море – только Белое, холодное до онемения, до судорог, обжигающее до
новых сил, до новой молодости. И именно такое, какое было в тот первый раз – темно
стальное, бурлящее, свободное…
Потом на фотографиях были две последние поездки и обе на озера.
На Онежское и на Ладожское.
Но захотелось ей вспомнить только Онежское.
Вот снимок, где она стоит на песчаном берегу и смотрит на закат. Озеро
такое спокойное-спокойное. И так хорошо было идти по бесконечной песчаной косе
и мечтать, что она обязательно сюда вернется и построит на этом берегу
маленький деревянный домик, и будет здесь жить, одна, или с кем-то, но это – не
важно. Главное выходить каждое утро, вдыхать живой карельский воздух и идти по
покалывающему мху к медовой песчаной косе Онежского озера. И если летом, то
обязательно в тот момент, когда солнце окунается осторожно в воду и сразу
встает, там, за лесом…
Мечта.
А сейчас она сидит одна, сидит в
темноте, вокруг много людей, но от этого ещё сильнее щемящее чувство
боли... В Москве будто пропадает чувство цельности себя, ценности, чистоты…
И хочется только одного – ещё раз поехать в Карелию. Все бросить и
снова поехать в Карелию, где так давно не была. Где её родина и дом, хотя она
родилась здесь…
Но все равно, именно там её дом. Огромный дом, красивый дом – Карелия.
Надо ехать…
|
