Слова.
Я уже пела.
Слова яростно выталкивались движением мысли. Я как всегда потом перейду на
крик, мне всего лишь надо еще подождать.
Скучающим
взором можно зацепиться только за очень шокирующее. А мне все уже давно
привычно. Из-за этого я ничего не замечаю, чтобы заметить, надо очнуться.
Слова
скатываются все выше и выше. Вернее взбираются. Да, запрыгивают вверх,
карабкаясь по другим тональностям, и жестоко топят друг друга, прыгая по нежным
ноткам со звоном.
Пам- пам – парам
– па – пам.
Слова вдруг
кончились, странно. Обычно они без передышки штурмуют подсознание. Есть время
оглядеться. За окном пошел дождь. Он недостижим для меня, но мне и не
хочется.
Обречена.
Обречена петь полный бред и видеть его по ночам, и не только его, а еще ужас и
бесконечную свою смерть. Я умираю каждый день несколько раз и поэтому это меня
уже не пугает. Сегодня я брела по колено в вязкой темной жидкости, склизкие
сильные водоросли обвивались о щиколотки и тащили на дно. Мне надо было идти,
но я не видела куда, по лицу текла кровь. Я привыкла к подобному и, проснувшись
утром, была спокойна. Расчесывая волосы и видя в зеркале, как по страшным
щекам, уже по запекшейся противно-коричневой корке капает красная жидкость, я уже никак не реагировала. Эту
кровь кроме меня никто не видит, а все
потому, что у меня есть плащ, плащ, который я никогда не снимаю…
Чуть
улыбаясь.. Я всегда с блаженной полуулыбкой, так говорили. Только не могу
вспомнить имени… Зато я точно знаю, что не улыбаюсь в данный момент, потому что
кричу.
Кричу слова,
которые сквозь беспорядочную драку пробираются и выскакивают наружу. Почему
моим словам так не нравится жить внутри меня? Но они не убегают совсем, слова
погуляют и возвращаются, потому их
всегда у меня так много. Слишком много. Я уже устала от их бесконечной
толкотни. Устала, но не могу не петь.
Скоро придет
она, в белом скромном халате. Она погубит меня, думала я вначале. Она отнимет
мой голос, и тогда слова будут противно копошиться под кожей, а потом разорвут
меня.
Она приходит
и заставляет молчать, уверяя, что все уже спят, но я никого не вижу. Она
отвечает, что спят за стенкой, но я не верю, что там кто-то есть, там всегда тихо.
Зато я знаю, что живут наверху, и он всю ночь стучит по полу. Зачем он стучит
по полу? Часто чуть слышно, но иногда громко, тогда мне кажется, что он прыгает.
Она упрашивает не петь громко, но ведь наверху
можно прыгать. Она пробовала давать мне бумагу и маленький черный карандаш,
предложив лучше записывать слова, уверяя, что так будет лучше.
Она добрая.
Она никогда не делала мне больно, а когда по утрам заходит страшный врач с
толстой противной тетей, она держит меня за руку и мне не страшно.
Раз она
попросила меня записывать слова, я попробовала. Но не получилось. Я не виновата, я старалась.
Но слова пытались выпрыгивать слишком
быстро, так, как когда я пою, и я не успевала водить полусточенным кончиком
карандаша. Раньше я быстро писала, но
даже тогда не настолько. Буквы спотыкались и дрались, слова на бумаге не имели
смысла, ведь они не были живыми, а сразу
рождались мертвыми. Моим же словам нравилось рождаться живыми, не похожими одно
на другое, ведь я не умею петь одинаково, но и не хочу.
Да мои слова
были особенными, им нравилось жить и быстро летать в воздухе, ударяясь о стены.
А буквы на бумажке напоминают выдолбленные надгробные надписи, они никогда не
сбегут с надоевшего камня, а мои слова изначально свободны, пусть даже в этой свободе им приходиться
раствориться.
По ночам она
приходила, садилась рядом со мной и шептала: «Потише». Я в ответ улыбалась,
опять блаженно улыбалась. Я любила ее. Я пыталась слушаться ее и пела
тихо-тихо. Мне по ночам даже нравилось так петь, получалось как-то
красиво. Я по нотам, звучащим где-то за
затылком, ближе к левому виску, шептала слова, которые прилеплялись друг к
другу и тихо танцевали вальс. Я вставала на носочки и кружилась вместе с ними.
Самое
приятное тогда – это чувствовать легкие волнистые движения плаща невесомого
плаща… Легкого и невидимого… Но он не прозрачный, он черный, а невидим потому,
что он сшит из самого мрака веков… Да, мой плащ соткан из мрака веков…
Наблюдая мой
танец, она тоже начинала улыбаться и подпевать мотив: Ла – ла –лалам - ла –лам.
А потом она
давала мне таблетку или почти не больно, как умеет только она, ставила укол. И
я знала, что смогу немного поспать без снов и несколько часов меня не будут
убивать. На несколько часов я засну и меня не будет вообще. Я знаю, она мне
поможет, обязательно поможет. Она хорошая.
А сейчас она
еще не пришла, значит можно петь громко.
Можно петь…
| 
